— Наша грамота писана позднее, — строго сказал Волынский, — значит, по ней — и быть. Все проверим, сосчитаем, тогда уж — с богом!
31. ВСТРЕЧА С ЦАРЕМ
Еще до приезда новых воевод томичи отправили в Москву новых челобитчиков. Указ, править Оське вместе с Бунаковым, томичей не устроил, и они надеялись, что удастся Москве втолковать, что Осип — вор.
Незаконно гонял крестьян на работы в своем хозяйстве, город построил так, что лишились люди выпасов, а ведь Бунаков говорил, что новый город надо ставить в ином месте. Да Осипа десять раз повесить и то будет мало.
Поехали в Москву казаки саблями сеченые, стрелами меченые. За старшого — Тишка Мещерин. Войсковой писарь, бывалый человек.
Возле Барабинских озер камыши как лес, рыба хорошо ловится. Не утерпели, полезли сети ставить. А уха-то плохая получилась. Из камышей выскочили неруси да и повязали всех.
Басурмане набили на ноги казакам колодки и заставляли их возле малой горы ломать серый камень, которым можно стенки красить. Есть почти не давали. Только рыбьи головы иногда, да и те — сырые.
Тишка заметил, что серый камень в воде кипит. Набили узкогорлый кувшин толченым серым камнем, да воды в него плеснули. Кувшин и взорвался со страшным грохотом в тот самый момент, когда казаки метнули его в своих охранников.
Во время переполоха и удалось бежать. Кое-как колодки сбили, где-то челн отобрали, где-то лошадок у нерусей сперли. Пока до Москвы добрались, и оборвались все, и оголодали. Тишка Мещерин новую челобитную составил, ту, что везли, барабинцы отобрали.
А Москва — большая. В Сибирский приказ не пускали их никак. Суровая охрана твердила, что никого без вызова пропускать не велено. И взятку нечем дать. Обещали, что придут отставшие от них казаки, которые везут бочку золота, тогда охране пару горстей и насыплют.
Пустили. Провели по двадцати лестницам и тридцати коридорам. Такое расстояние прошли, что даже устали. Впору по тому приказу на лошадях кататься.
— Нам бы князя Алексея Микитича Трубецкого, — просил Тишка Мещерин, а провели к неизвестному подьячему, который, ковырнув пальцем в левой ноздре, сказал:
— Возвращайтесь обратно, и поскорее! Иначе сочтем как беглецов со службы, да кнутом угостим, да на каторгу!
Что было делать? Лошадок, какие были, продали на постоялом дворе за бесценок, считай. Даже кресты нательные продали. Утром снова в Сибирский приказ отправились. Тишка служкам разным давал кому — рубль, кому полтину, разузнал, в каких покоях Трубецкой в приказе сидит. Охраннику сразу пятерку дал.
Провел их охранник разными переходами, закоулками, может, опять не туда завел бы. Но казаки схватили его, рот платом заткнули, руки связали. А Тихон в тот момент и побежал туда, где Трубецкой сидел.
У выхода из приказа Кузька Мухосран стоял на случай отступления. А и не зря.
Едва вошли казаки к Трубецкому, как он заорал:
— Вас кто пустил? С томским воровством давно покончено, никаких челобитий принимать не велено! Что? Вы еще разговаривать? Охрана!
— Ты так, князь? — заорал Мещерин. — До царя дойдем, тогда пожалеешь!
Где-то двери стукнули, где-то скобы брякнули, из-за занавесок парчовых, из-за кресла князя выскочили откормленные мордовороты в черных кафтанах, у каждого в руке дубина с железным набалдашником, собаки при них ростом с теленка, кинулись казаки отбиваться, да где там! Кому дубиной по башке досталось, кого собаки порвали.
Один только Кузька Мухосран печальной участи избежал. Был он родным братом Васьки Мухосрана, такой же конопатый и охальник такой же. А как увидел он, что казаков охранники схватили, так с крыльца и сиганул, только его и видели.
И затаился Кузька. Жил в Москве по углам. Кому дровишек порубит, кому сенцо поставит. Нанимался камень ломать, назьмы топтать.
И выследил-таки царя! С толпой прислужников смешался, только царь вышел на Красное крыльцо, Кузька ему в ноги бухнулся:
— Выслушай, надёжа-царь! Из Сибири до тебя шел! Из Томского города!
Царь Алексей Михайлович побледнел, отпрянул. На памяти были недавние смуты и бесчинства московские. Да и теперь неспокойно было в царстве. То в Крыму, то возле Кавказа объявлялись якобы царевичи Дмитрии, то якобы великие князья московские какие-то. Все это казачье строило свои козни и шашни. Дела такие, что и убийц к царю могут подослать.
А Кузька скороговоркой все излагает, и про Подреза, и про его извет на Осипа Щербатого, и про измену князя Осипа, и про неверное решение Сибирского приказа.
Царь от испуга опомнился, стыдно ему перед свитой, говорит:
— Ладно! Не крутите ему руки. Отведите в Сибирский приказ, пусть все там повторит. Иди, казак! Твое дело разберут, прикажу!
Вечером за ужином, потягивая фряжское вино, Алексей Михайлович вспомнил, что на Красном было, спросил Трубецкого:
— А чего это, князь, у тебя по Первопрестольной сибирские казаки болтаются? Один ко мне в ноги бросился, а уж так зело конопат, просто чудо!
— Мы ему уже добавили конопатин на заднее место! — ответил князь. — Прости, государь, не доглядел. Больше подобного не будет. Все теперь у меня сидят надежно, накажу, чтоб никого без дела до Москвы не пускали.
— А что Гришка Плещеев на Осипа Щербатого заявил?
— Пустое. Князь на тыщи верст хозяин. Тут что-нибудь к рукам да прилипнет. Да кто без греха? В кого камень бросить? А Гришку в Москву не стану вызывать на допрос, сие опасно. Его дядюшку еще народ не забыл. Я отписал, чтобы Гришку там на месте допрашивали. И я Волынскому не верю, посему отправляю в Томский своих людей для расспросного дела.
Царь заговорил о других делах: о Литве, Ливонии, Польше. Далекая Сибирь тут же была забыта.
А казаки-посланники томились в московском подвале тюремном. Раздобыли клочок бумаги да кисточку с чернилом, Тишка отписал в Томский об их несчастном положении. Долго это письмо волоклось до Томского с разными обозами и караванами. Но дошло. Честный человек взялся его доставить. Из сибирских купцов был сам.
И вот на томском градском кругу брат запоротого в московской тюрьме Кузьки Мухосрана, Васька, читал:
— Били мы челом боярину Трубецкому, да он челобитные до царя не довел, а нас в узилище упрятал. Кузька один к царю пробился, так забит за то до смерти.
В темнице сей за правду стоим, хоть государь всех перевешать сказал бы. А вам, братцы, стоять с нами заодно, вы нас, братцы атаманы, не покиньте. Затем, господа наши, много челом бьем, здравствуйте во Христе…
Голос Васьки дрожал, слезы накатывались на глаза, а ведь не баба! Эх, порубить бы этого Осипа на куски!